«Так оно и было — и как мы веселились на Саркое! Колесили по степи на старых тряских фургонах, насмотрелись всякой всячины!»

«Кто был тот молодой человек, который вас похитил и привез на Саркой? Насколько мне известно, его звали Виоль Фалюш».

«Ах, этот! — рот Дандины покривился, словно она проглотила что-то гнилое. — Нет, его звали не так».

Герсен вспомнил слова покойного Какарсиса Азма: юноша, продавший ему двух девушек тридцать лет тому назад, пользовался тогда другим именем.

«Нет-нет, — тихо вспоминала Дандина потерянную молодость. — Никакого Фалюша не было. Этого сопливого подонка звали Фогель Фильшнер».

* * *

На протяжении всего полета из Запределья Дандина рассказывала свою историю — сбивчиво, с восклицаниями и вздохами, собирая воедино отрывки воспоминаний и перескакивая с одного на другое; Герсен скоро отказался от попыток заставить ее излагать события последовательно.

Разговорчивая от природы и возбужденная неожиданной свободой, Дандина болтала, как заведенная. Да уж, конечно, она знала Фогеля Фильшнера. Как облупленного! Значит, теперь он скрывается под другим именем? Неудивительно — как должна стыдиться своего сыночка его престарелая мамаша! Мадам Фильшнер, конечно, не пользовалась завидной репутацией, а отца Фогеля Фильшнера никто не знал. Он ходил в ту же школу, что и Дандина, но был на два года старше.

«Где это было?» — спросил Герсен.

«Как то есть где? В Амбейле!» — Дандина искренне удивлялась тому, что Герсен был способен не знать таких простых вещей. Герсен успел побывать в Роттердаме, Гамбурге и Париже, но никогда не посещал Амбейль, пригород Ролингсхавена на западном берегу Европы.

По словам Дандины, Фогель Фильшнер уродился странным мальчиком, замкнутым и мечтательным. «Он был ужасно чувствительный, — призналась она. — Чуть что, устраивал истерику или заливался слезами. Никак нельзя было угадать, что Фогель выкинет и когда!» Дандина немного помолчала, качая головой и вспоминая причуды Фогеля: «А потом, когда ему исполнилось шестнадцать лет — мне тогда еще четырнадцати не было — к нам в школу поступила новая девочка, хорошенькая такая. Джераль Тинзи ее звали. И кто в нее влюбился по уши? Фогель Фильшнер, кто еще!»

Но Фильшнер не умел себя вести и вечно совал руки, куда не следует; Джераль Тинзи, девушка воспитанная и щепетильная, находила его приставания отвратительными. «И кто бы стал ее за это осуждать? — размышляла вслух Дандина. — В Фогеле было что-то зловещее. Как сейчас его помню — высокий для своих лет, но хилый, с выпуклым животиком и круглой задницей, как у плюшевого мишки. Расхаживал, склонив голову набок, и всех разглядывал горящими темными глазами. О, скажу я вам! Эти глаза все видели и ничего не забывали, глаза Фогеля Фильшнера! Честно говоря, Джераль Тинзи бессердечно его дразнила — она вообще была баловница, любила пошутить. Насколько я понимаю, она доводила Фогеля до отчаяния. А тут еще Фогель связался с одним бродячим поэтом — никак не припомню, как его звали! Поэт писал стихи — для чего еще нужны поэты? — но странные какие-то, путаные. Его считали нечестивцем и богохульником — хотя у него водились покровители в высших сферах. Все это было так давно, словно в сказке, и все это так печально! Ах, если бы только я могла начать всю жизнь заново, все было бы по-другому!»

Дандина погрузилась в ностальгические мечты: «Как сейчас помню дыхание моря. Наш старый пригород, Амбейль, на берегу Гааса — самый очаровательный район, хотя, конечно, не самый богатый. Сколько там цветов — вы представить себе не можете! Вы не понимаете: я не видела живых цветов тридцать лет, кроме тех, что вышивала на коврах». И опять Дандина не удержалась и пошла рассматривать и поглаживать свой коврик с танцующими девочками — она повесила его на перегородке салона.

Через некоторое время Дандина вернулась к обсуждению Фогеля Фильшнера: «Самый болезненно чувствительный и обидчивый юноша из всех, каких я знала! Причем приятель-поэт только подогревал в нем эту извращенность. При этом невозможно отрицать, что Джераль Тинзи страшно унижала Фогеля, это само собой. Как бы то ни было, что бы ни послужило этому причиной, Фогель решился на жуткую авантюру. Мы пели в хоре, нас там было двадцать девять девочек. Мы собирались репетировать по вечерам, каждую пятницу. Фогель умел управлять звездолетом — у нас все мальчики этому учились. Так вот, Фогель украл маленький космический корабль — из тех, какими пользуются наводчики. Когда мы вышли после репетиции и сели в автобус, Фогель занял место водителя, отвез нас к краденому звездолету и заставил всех подняться по трапу. Но именно в этот вечер Джераль Тинзи пропустила репетицию! Фогель об этом не знал, пока последняя девочка не вышла из автобуса — а когда он это понял, просто окаменел. Но было слишком поздно, ему оставалось только улепетывать, — Дандина вздохнула. — Двадцать восемь девочек, чистых и свежих, как бутоны! Что он с нами делал! Мы знали, что у него не все дома, но представить себе не могли такой кошмар! Кто из нас, неопытных девчонок, мог вообразить такие зверства? Но по каким-то причинам, известным только ему самому, он никого из нас не тащил в постель. Инга считала, что он злился, потому что не сумел поймать Джераль Тинзи. Годелия Парвитц и Розамонда — не помню ее фамилию — пытались оглушить его какой-то металлической палкой, хотя никто из нас не знал, как управлять звездолетом, и мы, наверное, погибли бы, оставшись одни. Он ужасно с ними расправился — они всю дорогу всхлипывали и вскрикивали. Инга и я, мы сказали ему после этого, что он — подлое чудовище. А Фогель только расхохотался: «Подлое чудовище, я? Я покажу вам подлое чудовище!» И он отвез нас на Саркой и продал нас колдуну Азму.

Но перед этим он приземлился еще на какой-то планете и продал десять девочек, самых непривлекательных. Ингу, меня и еще шестерых — тех, кто ненавидел его от всей души — он продал на Саркое. А других, самых красивых, увез с собой, о них я ничего не знаю. По меньшей мере я осталась в живых — и за то слава Кальцибаху!»

* * *

Дандина хотела вернуться на Землю. В Новом Вексфорде Герсен купил ей целый гардероб одежды и билет на Землю, а также снабдил ее деньгами, достаточными для того, чтобы она могла жить, не зная горя, до конца своих дней. В космопорте она поставила его в чрезвычайно неловкое положение, когда опустилась на колени и принялась целовать ему руки: «Я уже думала, что умру, и прах мой рассеется в холодных волнах далекой планеты! За что мне такая удача? Почему из всех жертв безжалостной судьбы Кальцибах выбрал меня своей любимицей?»

Тот же вопрос, сформулированный несколько иначе, беспокоил самого Герсена. Располагая несметным богатством, он мог купить и снести фабрику Квалага, «Можжевеловку» и прочие потогонные барачные зоны в окрестностях Сабры, устроив так, чтобы несчастные рабыни вернулись домой, к родным и близким... «И что потóм?» — спрашивал он себя. Ковры из Сабры пользовались спросом. Предприниматели Запределья построили бы новые фабрики, импортировали бы новых рабов. Уже через год все вернулось бы на круги своя.

И все же... Герсен тяжело вздохнул. Вселенная кишела злом. Ни одному человеку не суждено справиться со всем злом во Вселенной. Тем временем Дандина протирала платком покрасневшие глаза, явно собираясь снова грохнуться на колени.

«Я хотел бы попросить тебя об одной вещи», — поспешно сказал Герсен.

«Просите о чем угодно, я все сделаю!»

«Ты собираешься вернуться в Ролингсхавен?»

«Я хочу домой, да».

«Держи язык за зубами. Не обмолвись ни словом, даже случайно, даже во сне, о том, кто и как привез тебя из Сабры. Не говори никому! Придумай какую-нибудь небылицу, но ни в коем случае не упоминай обо мне. И никому не говори, что тебя расспрашивали о Виоле Фалюше — это опасно».