«С тех пор вы больше его не видели?»

«Ни разу».

«Вы говорили с ним?»

«Нет. Заметив его, я удивился и, пожалуй, даже уставился на него, но я опаздывал на турнир и прошел мимо».

«С кем, по-вашему, Фогель Фильшнер мог бы встречаться в Амбейле? У него были какие-нибудь приятели или знакомые, кроме вас?»

Роман Хенигсен слегка поморщился и поджал губы: «Меня трудно назвать его приятелем. Мы занимались за одним и тем же столом в лаборатории. Иногда я играл с ним в шахматы — причем он нередко выигрывал. Если бы Фогель взялся за шахматы всерьез, из него вполне мог бы получиться мастер или даже гроссмейстер. Но ему было интереснее волочиться за девчонками и писать стихи, подражая некоему Наварту».

«Ага, Наварт! Так звали поэта, которому подражал Фогель Фильшнер?»

«К сожалению. На мой взгляд, Наварт — шарлатан, напыщенный бахвал, человек с самыми сомнительными привычками и наклонностями».

«Что стало с этим Навартом?»

«Насколько я знаю, он все еще ошивается где-то поблизости, хотя, конечно, он уже не тот человек, каким был тридцать лет тому назад. С тех пор публика стала благоразумнее: изощренный декаданс уже не шокирует людей так, как бывало в дни моей молодости. Фогель, естественно, был зачарован этим виршеплетом и выкидывал всевозможные нелепые выходки, чтобы его знакомство с идолом богемы замечали и помнили. Да уж, конечно! Если кого-то можно назвать подстрекателем, подтолкнувшим Фильшнера к преступлению, этот подстрекатель — сумасшедший поэт Наварт!»

Глава 5

Стакан пустел, двоились строчки,

И пьяный гогот отвлекал меня —

Я мог бы высосать полбочки,

Но Тим Р. Мортисс избррлевал меня.

Похвальных нравов мясорубкой

Филистер не остановил меня —

Гонялся б я за каждой юбкой,

Но Тим Р. Мортисс испстощил меня.

Припев хором:

Тим Р. Мортисс, Тим Р. Мортисс! [16]

С ним не пропадешь в запое,

С ним всегда в постели трое,

Друг надежный, драгоценный,

С нами до конца Вселенной!

Во мне проснулся Квазимодо,

Порыв геройский окрылил меня:

Не зная броду, прыгнул в воду —

Но Тим Р. Мортисс остстудил меня.

В зловещей роскоши дворца

Яд пресыщенья отравлял меня:

Безумец, я искал конца —

Но Тим Р. Мортисс испррпугал меня.

Припев хором (подпрыгивая высоко в воздух и прищелкивая в такт пальцами и каблуками):

Тим Р. Мортисс, Тим Р. Мортисс!

С ним не пропадешь в запое,

С ним всегда в постели трое,

Друг надежный, драгоценный,

С нами до конца Вселенной!

— Наварт

На следующий день Герсен нанес еще один визит в редакцию «Гелиона». Досье Наварта здесь вели прилежно и подробно — газета сообщала о всевозможных скандалах, непристойностях, случаях демонстративного неповиновения полиции и возмутительных заявлениях, имевших место на протяжении сорока лет. Первая заметка относилась к опере, исполнявшейся студентами Университета — либретто сочинил Наварт. Премьеру объявили позорным фарсом, обесчестившим почтенное учебное заведение; всех девятерых исполнителей исключили из Университета. Впоследствии карьера Наварта то взлетала выше облака ходячего, то проваливалась в бездну безвестности, снова возрождалась и снова рушилась — в последний раз уже безвозвратно. Последние десять лет стареющий поэт жил на борту небольшой жилой баржи, стоявшей на приколе у набережной в устье Гааса, неподалеку от Фитлингассе.

Герсен проехал подземным поездом до станции Хедрик на бульваре Кастель-Виванс и вышел на поверхность в коммерческом экспедиторском районе Амбейля, прилегавшем к портовым сооружениям устья Гааса. Здесь кипела бурная деятельность, теснились сотни агентств, складов, контор, верфей, закусочных, ресторанов, винных лавок, фруктовых ларьков, газетных киосков, аптек. Баржи причаливали в доках и разгружались роботами, самоходные подводы громыхали по бульвару, мостовая дрожала, когда грузы везли подземными составами. В кондитерской Герсен спросил, где находится улица Фитлингассе, и ему посоветовали ехать по бульвару на восток.

Бульвар обслуживался автоматическими открытыми платформами — пассажиры сидели на скамьях лицом к улице. Герсен проехал больше четырех километров вдоль набережной Гааса, тянувшейся справа. Толчея кончилась; внушительные массивные сооружения делового района сменились древними трех- и четырех-этажными постройками — причудливыми жилищами из панелей плавленого камня и терракоты с узкими окнами и стенами, покрывшимися расплывчатыми потеками и пятнами под воздействием задымленного соленого воздуха. Иногда платформа проезжала мимо пустыря, поросшего сорняками. В этих промежутках можно было видеть на севере следующую улицу, параллельную бульвару Кастель-Виванс, с плотно прижавшимися одно к другому высокими многоквартирными зданиями.

Фитлингассе оказалась узкой темноватой улочкой, поднимавшейся в сторону от бульвара по склону холма. Герсен сошел с платформы и почти сразу заметил нескладную двухэтажную постройку на барже, пришвартованной к обветшалому причалу. Из печной трубы поднималась струйка дыма. Кто-то был дома.

Герсен осмотрел окрестности. Солнечные лучи переливались дымчатыми отблесками в широком устье реки; на далеком противоположном берегу сотни домов с красновато-коричневыми черепичными крышами подступали шеренгами к самой реке. Ближе виднелись заброшенные верфи, гниющие кучи мусора, пара складов и питейное заведение с выпуклыми лиловыми и зелеными окнами. На причале сидела скучающая девушка лет семнадцати или восемнадцати, бросавшая камешки в воду. Бросив на Герсена быстрый безразличный взгляд, она отвернулась. Герсен разглядывал домик на барже. Если здесь жил Наварт, из его окон открывался неплохой вид — хотя бледный солнечный свет, коричневые крыши Дуррая, полуразрушенные верфи и тихий плеск речной волны навевали меланхолию. Даже девушка на причале, в короткой черной юбке и коричневой блузе, казалась не по летам серьезной и угрюмой. Ее темные волосы были взъерошены — ветром или просто по небрежности. Герсен подошел к ней и спросил: «Наварт живет на этой барже?»

Она кивнула, нисколько не оживившись, и продолжала сидеть с неподвижно сосредоточенным лицом, провожая глазами Герсена — тот спустился по лесенке на причал и пробрался по грозившему провалиться узкому трапу на бак старой баржи.

Герсен постучался в дверь. Никто не ответил. Герсен снова постучал. Дверь резко распахнулась; выглянул заспанный небритый субъект неопределенного возраста, тощий, с костлявыми руками и ногами, кривым горбатым носом, почти бесцветными свалявшимися волосами и глазами, не косившими, но все равно словно смотревшими в разные стороны. Он выкрикнул диким грубым голосом: «Почему в этом мире нигде никому не дают покоя? Убирайся с моей палубы! Стоит только прилечь отдохнуть, какой-нибудь безмозглый чиновник или назойливый барахольщик обязательно ломится в дверь и поднимает меня с постели! Ты еще здесь? Разве я недостаточно ясно выражаюсь? Смотри, я тебе покажу, где раки зимуют...»

Герсен пытался объяснить причину своего визита, но тщетно. Когда Наварт повернулся, чтобы достать что-то из-за спины, Герсен поспешно отступил на причал. «Мне нужно с вами поговорить! — прокричал он оттуда. — Я не чиновник и не продавец, меня зовут Генри Лукас, и я хотел бы...»