Герсен подошел к Друзилле — та встретила его тревожным, но приветственным взглядом.

«Ты удивилась, увидев нас в гостинице?» — спросил Герсен.

Она кивнула: «Не ожидала, что когда-нибудь увижу вас снова». Немного поколебавшись, она посмотрела Герсену прямо в глаза: «Что со мной будет? Почему мне придают такое значение?»

Все еще испытывая сомнения по поводу потайных микрофонов, Герсен выразился осторожно: «Не знаю, что с тобой будет. Постараюсь тебя защитить, если у меня это получится. Тебе придается большое значение, потому что ты очень похожа на девушку, которую когда-то любил Виоль Фалюш, и которая отвергла его с презрением. Фалюш может быть на борту этой яхты; вполне возможно, что он — один из пассажиров. Будь осторожна — предельно осторожна!»

Друзилла испуганно разглядывала людей на палубе: «Кто из них?»

«Ты помнишь человека, который приставал к тебе на банкете Наварта?»

«Помню».

«Это был Фалюш. Сторонись пассажиров, которые выглядят и ведут себя, как тот человек».

Друзилла поморщилась: «Я не знаю, как быть предельно осторожной. Я не хочу быть собой, я хочу быть кем-нибудь другим!» Она опасливо оглянулась: «А вы не можете меня отсюда увезти?»

«Не сейчас».

Друзилла закусила губу: «Почему именно я? Чем я провинилась?»

«Я мог бы ответить на твой вопрос, если бы знал, кто ты такая. Но я даже не знаю, как тебя зовут. Зан-Зу? Друзилла Уэйлс? Джераль Тинзи?»

«Все это выдумки Наварта», — печально сказала девушка.

«Так как же тебя зовут, на самом деле?»

«Я не знаю!»

«У тебя нет никакого имени?»

«Бармен в салуне у причала называл меня «Пугалом»... Но так, конечно, нельзя называться. Пусть меня зовут «Друзилла Уэйлс». Чем не имя?» Девушка пытливо взглянула на Герсена: «Ведь вы не журналист?»

«Я — Генри Лукас, человек, одержимый одной идеей. И мне не следует тебе слишком много говорить. Ты понимаешь, почему».

Лицо Друзиллы, на мгновение оживившееся, снова стало неподвижным: «Пусть будет по-вашему».

«Попробуй ненавязчиво узнать, кто из пассажиров — Виоль Фалюш, — сказал Герсен. — Он захочет, чтобы ты его любила. Если ты его не полюбишь, он будет скрывать свой гнев, но ты можешь угадать его раздражение по какому-нибудь признаку — достаточно взгляда, угрозы, выражения лица. Или, например, он может флиртовать с какой-нибудь другой женщиной, и в то же время наблюдать за твоей реакцией».

Друзилла с сомнением поджала губы: «Я не слишком разбираюсь в людях».

«Сделай все, что сможешь. Но будь осторожна! Не навлекай на себя беду. Вот идет Танзель».

«Доброе утро, доброе утро!» — приветливо произнес красавец Танзель. Обратившись к Друзилле, он сказал: «Вы выглядите так, словно только что скончался ваш лучший друг. Но это невозможно — по меньшей мере пока на борту нахожусь я, Гарри Танзель. Развеселитесь! Мы плывем во Дворец Любви!»

Друзилла кивнула: «Я знаю».

«Самое место для красивой девушки. Я хотел бы сопровождать вас при осмотре достопримечательностей Дворца — если мне удастся отвадить конкурентов».

Герсен рассмеялся: «Не опасайтесь конкуренции с моей стороны. Я не могу отвлекаться от профессиональных обязанностей, даже если бы захотел».

«Вы собираетесь работать? Во Дворце Любви? Надо полагать, вы фанатик-аскет?»

«Не более чем журналист. Все, что я вижу и слышу, может быть опубликовано в «Космополисе»».

«Только не упоминайте в журнале мое имя! — изобразил притворный испуг Танзель. — Когда-нибудь мне придется жениться, а такого рода известность подобна несмываемой краске».

«Я учту ваши пожелания», — пообещал Герсен.

«Прекрасно! Пойдемте, прогуляемся, — Танзель взял Друзиллу под руку. — Утренний моцион вам пойдет на пользу. Пятьдесят раз вокруг палубы!»

Они ушли. Оглянувшись на секунду, Друзилла бросила на Герсена последний загнанный взгляд.

Под боком, как из-под палубы, возник Наварт: «Один из них. Это он?»

«Не знаю. Но он энергично взялся за дело».

* * *

Три дня яхта бороздила солнечные моря — Герсен приятно провел это время, несмотря на то, что гостил у человека, которого намеревался убить. Посреди океана, в отрыве от всего мира, время проходило легко, действительность чем-то напоминала сон, и характерные черты каждого человека становились более выпуклыми, более значительными, чем в повседневной жизни. Предрассудки забывались, напряжения разряжались: Хьюл сдвинул капюшон на спину, а затем вообще от него избавился; Биллика сделала то же самое, но осторожнее и позже, после чего танцовщица Зули, напустив на себя комически строгий вид, поинтересовалась, не желает ли Биллика воспользоваться ее познаниями в парикмахерском деле. Поколебавшись, Биллика со вздохом решила пуститься во все тяжкие и согласилась. Зули принялась работать ножницами, подчеркивая бледное изящество и большие темные глаза девушки; результат восхитил всех мужчин на борту. Друидесса Лейдига отозвалась гневным возгласом; друидесса Вюста неодобрительно прищелкнула языком; друиды-мужчины были неприятно поражены. Но все остальные уговорили их не устраивать девушке взбучку. Атмосфера стала настолько непринужденной и веселой, что друидесса Лейдига в конце концов не удержалась и стала смеяться над выходками Наварта, и Биллика сумела незаметно ускользнуть от присмотра. Вскоре после этого друидесса Лейдига позволила ветру сбросить на спину свой капюшон, а через некоторое время то же самое случилось с друидом Дакау. Друид Прюитт и друидесса Вюста, однако, строго соблюдали ритуальные правила приличия, но терпели распущенность других, лишь иногда бросая неодобрительные взгляды или язвительно что-то бормоча.

Тралья, Морнис и Дорани, заметив, что все внимание сосредоточилось на младших представительницах их пола, стали проявлять кипучий энтузиазм и заразительную бесшабашность — ни одна из них явно не собиралась отвечать упреками или поучениями на галантные любезности.

Каждый день, после полудня, паруса убирали, и яхта дрейфовала посреди океана. Все желающие могли нырять, бросаясь в чистую воду, а остальные спускались вниз, чтобы наблюдать за ними через прозрачные стенки корпуса. Купаться отказывались, разумеется, друиды, а также Диффиани (вообще не участвовавший ни в каких забавах или разговорах — он только ел и пил), Маргари Льевер, признавшаяся, что она боится глубокой воды, и Хайген Грот, не умевший плавать. Остальные — даже Наварт — надели плавательные костюмы, предложенные командой яхты, и плескались в теплом океане.

Вечером второго дня, когда уже сгустились сумерки, Герсен отвел Друзиллу на носовую палубу, старательно воздерживаясь от любых интимных прикосновений, способных возбудить ярость Фалюша, если он за ними наблюдал. Друзилла, по-видимому, не считала нужным сдерживаться, и Герсен понял, почувствовав укол в сердце, одновременно скорбный и сладостный, что девушка в какой-то мере увлеклась его персоной. Герсен, подверженный естественным страстям не меньше любого другого человека, боролся со своими побуждениями. Даже если он уничтожит Виоля Фалюша, к чему привела бы его связь с этой девушкой? В суровом будущем, которое он себе уготовил, не было места для Друзиллы. Тем не менее, искушение оставалось. Друзилла, с ее мрачноватой замкнутостью, внезапно озарявшейся вспышками радости, была обворожительна... Но обстоятельства не позволяли распускаться, и Герсен свел разговор к самым насущным вопросам. Друзилла не заметила ни в ком из ухажеров никаких знакомых признаков. Марио, Этуэн, Танзель — все они окружали ее постоянным вниманием. Подчиняясь инструкциям Герсена, она не проявляла особого расположения ни к одному из троих. Пока они стояли на носу, любуясь закатом, к ним уже приблизился Марио. Через несколько секунд Герсен извинился и продолжил прогулку в одиночку. Если Марио был Фалюшем, не следовало провоцировать его враждебность. Если же он не был Фалюшем, настоящий Виоль Фалюш, наблюдая со стороны, мог удостовериться к своему удовлетворению в том, что Друзилла не предпочитала кого-либо из пассажиров.