«Что вы узнали из моего досье? — спросил Герсен. — В последнее время я его не просматривал».

«Оно отличается исключительной скупостью сведений». Деттерас поднял документ: «Вы родились в 1490 году, но где? Ни одна из важнейших планет не указана. В возрасте десяти лет иммиграционная служба зарегистрировала вас в космопорте имени Галилея на Земле, куда вы прибыли в сопровождении своего деда, происхождение которого нам, возможно, также следовало бы проверить. Вы посещали обычные школы, вас приняли в Институт в качестве катехумена, вы достигли одиннадцатого уровня в возрасте двадцати четырех лет (впечатляющий прогресс, надо сказать), после чего покинули Институт по собственному желанию. Дальнейших данных нет; это означает, что вы постоянно проживали на Земле или сбежали с Земли незаконно, без прохождения регистрации. Так как в настоящее время вы находитесь в моем присутствии, последнее наиболее вероятно. Весьма примечательно, что человек может дожить до вашего возраста в таком сложно устроенном обществе, как ойкуменическое, не оставив после себя никаких официальных записей! Все эти долгие безмолвные годы вы были чем-то заняты. Чем и где? И с какой целью вы скрывали свою деятельность?» Деттерас вопросительно взглянул на собеседника.

«Если этих сведений нет в моем досье, — ответил Герсен, — значит, я не хотел, чтобы они туда попали».

«Естественно. Итак, досье нам практически ничего не говорит, — Деттерас отбросил фотокопию. — Вам не терпится задать мне несколько вопросов. Позвольте мне ответить на них с упреждением. Да, я знал Луго Тихальта — мы познакомились очень давно, когда я еще был новоиспеченным выпускником университета. Он ввязался в какую-то пренеприятнейшую историю и пропал бесследно. Пару лет тому назад он обратился ко мне с просьбой о предоставлении ему подряда в качестве наводчика».

Герсен глубоко вздохнул. Деттерас говорил с уверенностью, практически исключавшей притворство. Но ведь все они, все трое, говорили с уверенностью, не так ли? По меньшей мере, Деттерас подтвердил, что кто-то из трех — он сам, Войноткач или Келле — беззастенчиво лгал.

Кто?

Сегодня он видел Аттеля Малагейта, смотрел ему в глаза, слышал его голос... Герсен внезапно напрягся. Почему Деттерас ведет себя так раскованно, почти развязно? Кроме того, будучи исключительно занятым человеком, почему он тратит столько времени на случайного посетителя? Герсен резко выпрямился на стуле: «Перейдем к делу — позвольте мне изложить причину моего визита». Герсен повторил то, что уже рассказывал Войноткачу и Келле; Деттерас слушал — чуть заметная улыбка играла на его мясистых грубых губах. Герсен продемонстрировал фотографии — Деттерас небрежно их просмотрел.

«Прекрасный мир! — заключил Деттерас. — Если бы я был богат, я попросил бы вас продать его мне в качестве частного владения. Я не богат. Напротив, мне едва хватает средств к существованию. В любом случае, возникает впечатление, что вы не столько стремитесь продать эту планету, сколько желаете узнать, кто был спонсором бедняги Тихальта».

Герсен заметно насторожился: «Я готов продать планету спонсору, если он предложит разумную цену».

Деттерас скептически усмехнулся: «Прошу прощения, но я не могу притворяться тем, кем не являюсь. Вам придется иметь дело с Войноткачем или Келле».

«Они отрицают свою причастность к договору с Тихальтом».

«Странно. Что же вы намерены предпринять?»

«В том состоянии, в каком оно находится, записывающее волокно для меня бесполезно. Не предоставите ли вы мне дешифратор?»

«Боюсь, что это исключено».

«Я так и думал. Значит, мне придется продать волокно кому-то из вас или университету. Или уничтожить волокно».

«Хмм... — Деттерас рассудительно кивнул. — Над этим следует подумать. Если бы ваши требования не были чрезмерны, я мог бы заинтересоваться вашим предложением... Или, вероятно, все мы втроем могли бы как-нибудь с вами договориться. Хмм... Я хотел бы обсудить эту ситуацию с Войноткачем и Келле. После чего, если это вас не затруднит, вернитесь ко мне завтра — скажем, в десять утра. К тому времени, возможно, я смогу предложить вам сделку на определенных условиях».

Герсен поднялся на ноги: «Очень хорошо. Завтра в десять».

Глава 8

«Да, мы — реакционная, скрытная, пессимистическая организация. У нас вездесущая агентура. Нам известны тысячи приемов и уловок, препятствующих исследованиям, срывающих эксперименты, искажающих данные. Даже в собственных лабораториях Института работы ведутся осмотрительно и осторожно.

А теперь позвольте мне ответить на некоторые часто возникающие вопросы и предъявляемые нам обвинения. Правда ли, что сотрудники Института пользуются преимуществами богатства, привилегий, власти, свободы от установленных законами ограничений? Откровенно говоря — да, в той или иной степени, в зависимости от иерархического уровня и достижений.

Значит ли это, что Институт — действующее исключительно в собственных интересах, автократическое, непроницаемое извне учреждение? Ни в коем случае! Разумеется, мы рассматриваем себя как интеллектуальную элиту. И почему бы нам не следовало так о себе думать? Поступить в Институт может каждый, хотя мало кому из катехуменов удается достигнуть даже пятого уровня.

В чем заключается наша политика? Это очень просто. Космический двигатель — чудовищное оружие в руках любого обуреваемого манией величия безумца, до поры до времени затерявшегося в бесчисленной массе людей. Существуют и другие знания, которые, будучи доступны таким безумцам, гарантировали бы им тираническое могущество. Именно поэтому мы контролируем распространение знаний.

Язвительные критики называют нас «полубогами-самозванцами», нас обвиняют в педантизме, преступном сговоре, оскорбительно снисходительном отношении к большинству, самодовольстве, неоправданной самонадеянности, фарисейском лицемерии — и это лишь самые мягкие выражения из тех, что нам приходится выслушивать. Нас обвиняют в патерналистской нетерпимости и в то же время укоряют за то, что мы якобы «бесконечно далеки от повседневных общественных интересов». Почему мы не пользуемся сокровищами нашей мудрости для того, чтобы облегчать тяжкий труд, утолять боль, продлевать жизнь? Почему мы бессердечно отстранились? Почему мы не превращаем в утопию трагическое состояние человечества — ведь такая задача нам вполне по плечу?

Ответ прост — хотя, вероятно, его простота обманчива. Мы считаем, что утопические стремления пагубны в принципе, что всеобщий мир и всеобщее благоденствие равносильны смерти. Несмотря на все тяготы и жестокости существования архаического человечества, мы завидуем страстному жизнелюбию древних. Мы убеждены в том, что приобретение, заслуженное тяжким трудом, торжество преодоления препятствий, самостоятельное достижение давно поставленной цели гораздо полезнее для человечества, нежели возможность припасть в любой момент к питательному соску потворствующего паразитизму правительства».

— Из телевизионного обращения Мадиана Карьбюка, сотрудника Института, входящего в состав высшего руководства (занимающего уровень выше 100).

Отрывок из разговора двух высокопоставленных сотрудников Института, упомянувших третьего «ветерана»:

«Рад был бы приехать к вам поболтать, если бы не подозревал, что вы пригласили также и Рамуса».

«За что вы так не любите Рамуса? Он меня часто забавляет».

«Терпеть не могу эту напыщенную старую жабу, этот заумный мешок с дерьмом! Он только и ждет случая заразить всех вокруг своей зловредной софистической плесенью!»

Вопрос, который время от времени задают представителям Института:

«Встречаются ли среди сотрудников Института звездные короли?»