Типичный ответ:

«Будем надеяться, что нет!»

Лозунг Института:

«Недостаточное знание опасно; чрезмерное знание неизбежно приводит к катастрофе».

Критики Института насмешливо перефразировали этот лозунг следующим образом:

«Невежество других — залог нашего благополучия».

Паллис Этроуд снимала, вместе с двумя другими девушками, квартиру в напоминавшем башню доме на взморье, к югу от Ремо. Она побежала наверх, чтобы переодеться и перекрасить кожу, а Герсен остался подождать ее в вестибюле.

Он вышел на веранду, откуда открывался вид на океан, и облокотился на поручень. Огромный пылающий Ригель уже спускался к безбрежному горизонту, проложив по волнам слепящую дорожку до самого берега. Рядом, в гавани, защищенной двумя симметричными дугами волноломов, стояли на якоре сотни моторных яхт, парусных катамаранов и прозрачных прогулочных подводных лодок, не считая целой стаи реактивных аквапланов, позволявших лететь с сумасшедшей скоростью над самой водой — или, по желанию, прыгая по волнам и рассекая их.

Герсена охватило сложное настроение, вызывавшее недоумение у него самого. Сердце его сильно и часто билось в ожидании возможности провести вечер с красивой девушкой — такое ощущение он не испытывал уже многие годы. К возбуждению ожидания примешивалась меланхолия, непременно сопровождающая закат — а сегодняшний закат был бесспорно прекрасен: небо просияло розовато-лиловыми и сине-зелеными сполохами вокруг зеленоватой полосы кучевых облаков, пронизанной напоминающим хурму оранжевым светом с малиновыми наплывами. Печаль, по мнению Герсена, вызывалась не столько красочностью заката, сколько молчаливо-безмятежным вечерним солнцем и его постепенным угасанием... Была и другая печаль, щемящая сердце почти таким же сожалением — печаль, нахлынувшая на Герсена, пока он смотрел на беспечно любезничающих прохожих. Какими элегантными и непринужденными выглядели эти люди, не вынужденные работать до изнеможения, никак не затронутые болью и страхом, повелевающими жизнью в далеких мирах! Герсен завидовал их беззаботности, их умению себя вести среди себе подобных. И все же — предпочел бы он оказаться на месте любого из них? Вряд ли.

Паллис Этроуд спустилась и присоединилась к нему у поручня. Она выкрасилась в красивый мягкий оливково-зеленый цвет с едва заметным золотистым отливом; ее прическа превратилась теперь в шапку рассыпчатых темных кудрей. Заметив явное одобрение на лице Герсена, она рассмеялась.

«Я выгляжу, наверное, как портовая крыса, — пробормотал Герсен. — Мне нужно было переодеться во что-нибудь поновее».

«Не беспокойтесь, — отозвалась она. — Это не имеет никакого значения. Ладно! Так что мы теперь будем делать?»

«Предлагайте — вечер ваш!»

«Хорошо. Поедем в Авенту и посидим на Эспланаде. Мне нравится смотреть на бесконечную вереницу гуляющих. А потом уже решим, куда пойдем дальше».

Герсен не возражал; они вернулись на стоянку университета и направились на север в аэромобиле. Паллис болтала с обезоруживающей откровенностью, рассказывая о себе, о своей работе, о своих мнениях, планах и надеждах. Герсен узнал, помимо прочего, что она родилась на острове Сингал, на планете Исс. Ее родители были люди обеспеченные — им принадлежал единственный холодильный склад на полуострове Лантанго. Когда они решили отойти от дел и переехали на атолл архипелага Пальметто, склад и семейная усадьба перешли в собственность старшего брата Паллис. Другой брат, второй по старшинству, намеревался на ней жениться — близкородственные браки такого рода поощрялись на Иссе, первоначально населенном реформированными рационалистами. По словам Паллис, ее брат-жених был раздражительный толстяк и грубиян, за всю жизнь научившийся только водить складской автофургон, и перспектива быть его супругой нисколько ее не привлекала...

Вспомнив об этой истории, Паллис смутилась и сменила тему разговора — ей явно не хотелось вдаваться в дальнейшие подробности. Герсен догадывался о том, какие драматические столкновения, яростные упреки и взаимные обвинения сопровождали отказ Паллис подчиниться семейным традициям. Теперь Паллис жила в пригороде Авенты уже два года и, несмотря на то, что временами ей не хватало видов и звуков родного острова, считала, что ей, в сущности, повезло. Герсен, никогда не встречавшийся со столь простодушным существом, был очарован.

Они запарковали машину, прошлись по Эспланаде, выбрали столик перед одним из многочисленных кафе и сидели, поглядывая на толпу гуляющих. За освещенной фонарями набережной распростерся темный океан — небо уже приобрело темно-сливовый оттенок, переходящий в иссиня-серый, и только едва различимый лимонный отсвет еще напоминал о погрузившемся в пучину Ригеле.

Выдалась теплая ночь; мимо неспешно проходили люди со всех концов Ойкумены. Официант принес пунш в небольших кубках — прихлебывая освежающую жидкость, Герсен чувствовал, как разряжается его напряжение. Некоторое время они молчали, после чего Паллис внезапно повернулась к нему: «Вы ничего не говорите, все время настороже. Это потому, что вы привыкли к Запределью?»

Герсен слегка растерялся и не смог ответить сразу. В конце концов он горько рассмеялся: «А я то надеялся показаться вам таким же беспечным и любезным, как все остальные...»

«Не притворяйтесь! — дразнила его Паллис. — Ни один человек не похож на другого».

«Не стал бы с уверенностью делать такой вывод, — покачал головой Герсен. — Скорее всего, сходство людей относительно — то есть, зависит от того, насколько хорошо вы знаете того или иного человека. Даже у бактерий, в конце концов, есть какая-то индивидуальность. Если их очень внимательно рассматривать».

«Значит, я для вас — что-то вроде бактерии», — обиделась Паллис.

«Ну, в таком случае я тоже что-то вроде бактерии, и при этом, наверное, навожу на вас скуку».

«Нет-нет! Ни в коем случае! Мне очень нравится тут сидеть».

«Мне тоже. Даже слишком нравится. Я не привык... не привык так расслабляться».

Паллис решила, что он пытается сделать комплимент: «Что вы имеете в виду?»

«Я не могу позволить себе роскошь эмоциональных обязательств — даже если мне хочется взять на себя такие обязательства».

«Вы слишком трезво, слишком сдержанно, слишком рассудительно относитесь к жизни — при том, что вы еще молоды!»

«Я уже не молод».

Паллис возразила веселым жестом: «Вы не можете отрицать, что слишком трезво смотрите на вещи».

«Надо полагать. Но будьте осторожны, провоцировать меня опасно!»

«Женщины любят воображать себя искусительницами и соблазнительницами».

И снова Герсен не нашелся, что ответить. Он изучал Паллис, сидевшую напротив; в этот момент ее мысли, судя по всему, отвлеклись наблюдением за прохожими. «Жизнерадостное, отзывчивое существо! — думал он. — В ней нет ни тени злонамеренности или жестокости».

Паллис снова повернулась к собеседнику: «Вы в самом деле молчаливы. Все мои здешние знакомые болтают без остановки, приходится выслушивать бесконечный поток бессодержательной чепухи. Не сомневаюсь, что вам известно множество интереснейших вещей, но вы отказываетесь о чем-нибудь рассказать».

Герсен усмехнулся: «Известные мне вещи, пожалуй, не так забавны, как вы думаете».

«Тем не менее, я хотела бы в этом убедиться. Поэтому расскажите мне о Запределье. Действительно ли жизнь в Запределье так опасна, как ее изображают?»

«Иногда — да, иногда — нет. Все зависит от того, с кем вы имеете дело, и почему».

«Но — может быть, мне не следовало бы задавать этот вопрос — чем вы занимаетесь? Вы же не пират и не работорговец?»

«Разве я выгляжу, как пират или работорговец?»

«Вы прекрасно понимаете, что я не имею никакого представления о том, как выглядят пираты и работорговцы! Но я любопытна. Вы, случайно... как бы это выразиться — не преступник? Не то, чтобы это обязательно было плохо, — поспешила добавить Паллис. — То, что приемлемо и даже общепринято на одной планете, может быть полностью запрещено на другой. Например, когда я сообщила одной из подруг, что до недавних пор собиралась выйти замуж за старшего брата, у нее кудряшки распрямились и встали дыбом!»